Нынешний президент РФ создал систему, где никто не способен на тот поступок, который он сам совершил в 1997 году, — говорит режиссер фильма «Дело Собчака» Вера Кричевская.
12 июня в России состоится премьера документального фильма о первом мэре Санкт-Петербурга Анатолии Собчаке.
Двухчасовой документальный фильм «Дело Собчака» буквально обречен на внимание и споры. Монтаж архивных хроник с тремя десятками интервью, взятыми у участников и свидетелей событий, у друзей и противников заглавного героя, у тех, кто поднялся выше некуда и у тех, кто ушел в тень, — раскрывает и глубокое внутреннее родство, и радикальную несовместимость двух наших эпох, девяностых и десятых.
Рассказывают Владимир Путин и Дмитрий Медведев. Борис Немцов (в архивном интервью) и Алексей Кудрин. Сергей Филатов, Анатолий Чубайс и Валентин Юмашев, которые, помимо прочих дел, руководили президентской администрацией большую часть 1990-х годов. Александр Коржаков, легендарный охранник Ельцина, и Виктор Золотов, в девяностые — охранник Собчака, а сейчас — главнокомандующий войсками национальной гвардии РФ. Политтехнологи Алексей Трубецкой (Кошмаров) и Глеб Павловский. Александр Беляев — председатель петербургского горсовета, и в начале девяностых по должности — главный политический противник Собчака. Владимир Яковлев — выдвиженец и заместитель Собчака, победивший его на выборах в 1996 году. Петербургские журналисты Светлана Сорокина, Наталия Черкесова (Чаплина), Александр Горшков, Андрей Константинов и Александр Невзоров. И еще многие.
И конечно, Людмила Нарусова и Ксения Собчак — автор идеи фильма.
О судьбе политика, который перенес крушение народных надежд, воплощением которых был, и о судьбе системы, целенаправленно выдавившей из себя все запасы человечности, с обозревателем «Росбалта» беседует Вера Кричевская, режиссер фильма «Дело Собчака».
— Когда вы впервые услышали фамилию Собчак?
— В 1989 году. Весь Первый съезд я смотрела по телевизору вместе со страной. Мне показалось, что он — такой ленинградский рок-клуб от политики. Я ведь училась в школе и возглавляла там движение за отмену школьной формы — подайте нам наши свободы! Стремилась делать только то, что хочется. И все, что не было советским мейнстримом, казалось рок-н-роллом. И Собчак попадал в эту струю. Я не могла тогда анализировать детали — что иногда он ходил в клетчатом пиджаке, в вареных джинсах (отбеленных в домашних условиях, — «Росбалт»).
— Он был бедный советский профессор.
— Он и тогда не одевался как бедный профессор. Это я сейчас говорю. Я ведь перелопатила кучу архивов и нашла запись первого, 1987 года, телемоста с Эстонией, в котором он участвовал. И, глядя из сегодняшнего дня, — он был одет и выглядел не так, как все остальные, начиная с того, что он был стройный, высокий и очень уверенный в себе. Тогда я это не анализировала. Мне просто казалось, что он протестный, крутой, не такой как все. И очень гордилась, что он из Ленинграда. А то, что он еще и фанфарон, я не замечала.
— В «Деле Собчака» много места отдано августовским дням 1991 года. Ваше мнение о его роли в те годы не поменялось, когда делали фильм?
— Нет. Хотя это болезненная тема для Петербурга. Вокруг действий Собчака во время путча много споров — кто останавливал танки, кто строил баррикады у Мариинского дворца. Я помню эти баррикады. Помню там добровольцев ночью у костров. Конечно, к баррикадам Собчак не имел отношения. Но считаю, что историю в фильме мы не исказили. Да, мы не рассказали кучу деталей. Нас волновало другое. Меня волновала точка, когда он взлетел выше некуда. Когда он повел за собой народ, вселил в людей чувство собственного достоинства, стал воплощением их надежд. Все дальнейшее было для него только движением вниз. И для меня эта точка — 20 августа. Его судьба определилась именно в этот день, и в фильме голосом Ксении мы это проговариваем.
— Вы были 20 августа 1991 года на Дворцовой на том митинге огромном, который Собчак собрал?
— Я работала в газете «Смена», были какие-то другие задания, но два раза я прибегала на Дворцовую. И Собчак превратился в вождя в моих глазах. Он стал для меня намного важнее Ельцина. Ельцин был далеко.
— И разве он сразу после этого полетел вниз?
— Эти картинки из Петербурга точно видел Борис Николаевич. Их точно видел Коржаков. Коржаков мне сам сказал на съемках фильма: мы были в шоке. Вот эти кадры, когда мужики с Кировского завода идут по призыву Собчака. И в тот момент он стал опасен в их глазах. Он превратился в вождя, ведущего за собой людей, и этот вождизм стал причиной его дальнейшей опалы. И второй бедой для него стало, что он сам тогда поверил в свой вождизм.
— Дальше начались тяжелые времена, переход к капитализму. Авторитет Собчака просто должен был упасть, опасался его Ельцин или нет.
— Я показала это падение в фильме. Проходит буквально полгода, и вот сцена его встречи с горожанами в Василеостровском районе, упреки, проклятия. И это было повсеместно.
— А вы сами в те месяцы его осуждали?
— Нет! Сергей, я ведь работала в независимой демократической газете. Какое осуждала! Мы готовы были голодать, но только быть свободными. Я не помню, чем мы питались. Но это меня вообще не волновало. Мою жизнь — мне было семнадцать — восемнадцать лет — это не испортило.
— И сейчас, когда делали фильм и вспоминали те времена вместе с их действующими лицами, на все смотрели по-прежнему?
— Нет. Я ведь тогда считала Собчака частью команды Ельцина. У меня в голове не откладывалось, что он критиковал Чубайса и Гайдара за шоковую терапию. А когда я начала копаться в архивах, то обнаружила, что на каждом углу, где только можно, он кричал, что он не с ними, что нужно ограничивать рост цен, особенно цен на хлеб.
— А не выглядело ли это просто как желание на кого-то переложить вину?
— Не исключаю. Но огромное количество его интервью в те месяцы говорит о том, что он с ними идейно разошелся. Считал, что эта модель неправильная.
— И с кем вы сегодня согласны?
— Думаю, по-другому тогда просто нельзя было сделать. Но знаете, в чем Собчак был прав, и это важная для меня мысль, она прозвучала в фильме: что шоковая терапия убила то, что было сделано 20—21 августа. Она убила волю народа к новой жизни.
— Примерно тогда же в Москве демократически избранный мэр сам передал власть «крепкому хозяйственнику» Юрию Лужкову. Который сразу и уверенно ее взял и долго держал — пока не отняли. А Собчак остался у руля, хотя «крепким хозяйственником» быть не стремился.
— Собчак не мог передать руль. Слушайте, он же был влюблен во все это — и в этот руль, и в Петербург, и в свою миссию. Влюблен в себя, в нового европейского политика на фоне всего этого кошмара. Он был влюблен и в хорошие, и в плохие вещи. Верил в возможность что-то сделать в одиночку.
— Собчака считают либералом. Но внутри этого нашего либерализма он стоял на авторитарном фланге. Он был за сильную власть мэра и, видимо, президента, если бы им стал. Ему быстро разонравились всякие парламентские штуки, и с городским Советом он враждовал в самых острых формах.
— И я, и мои друзья, мы считали тогда, что смотрим с Собчаком в одну сторону. И нам казалось, что замечательные, уважаемые люди, которых в начале девяностых было много в городском Совете, шли в ту же сторону. Но по дороге рассорились. Мне пришлось выкинуть главу из фильма, просто из соображений хронометража, о борьбе депутатов горсовета друг с другом и отдельно — с Собчаком. Когда они все поругались из-за личных амбиций. И ведь ничего не меняется до сих пор. То, что сегодня происходит внутри нашей микрооппозиции, — это то же самое. Противостояние Яшина, Гудкова, Навального, какая-то роль «Яблока» и т. д. Точно то же самое. Вся эта ужасно грустная возня.
Однако сейчас у меня возникли новые соображения относительно нескольких конфликтов начала девяностых, в том числе и по поводу доклада Марины Салье (так называют материалы, опирающиеся на расследование действий комитета по внешним связям при мэре, проведенное весной 1992 года комиссией горсовета, возглавляемой Мариной Салье; комиссия предложила мэру снять руководителей комитета, в том числе его главу Владимира Путина, — «Росбалт»). Я перечитала этот доклад. Я проверяла названия всех этих фирм и компаний, которые что-то недодали, недопоставили, обманули. Гуглила фамилии и имена. И оказалось, что эти фамилии потом не всплывали ни в какие будущие годы среди друзей Путина.
То, что город недополучил по этим контрактам — факт. Споры вызывает, получил ли выгоду от срывов контрактов лично Владимир Путин. Прокуратура в те годы признала, что юридическое сопровождение контрактов было очень низким, штрафные санкции — мизерными, и больше ничего. Я — абсолютно оппозиционно очерченный человек. Но я не готова раскидывать обвинения здесь. Я думаю, что Путин не обогатился в 1992 году.
Мне кажется, первой причиной этого доклада было противостояние мэра и депутатов. Они считали Путина виновным, а Собчак ни во что их не ставил, отклонял любое их требование. Для обеих сторон это был вопрос принципа — стоять на своем. А второе — у них был очень важный месседж, оценить который можно только сейчас: они хотели, чтобы в окружении мэра не было кадрового офицера КГБ. Может быть, именно это волновало и раздражало их больше, чем недопоставка продовольствия. А он Путина не уволил.
— На выборах 1996 года вы голосовали за Собчака?
— Никогда не забуду разговор с одним бизнесменом и пиарщиком, который работал в штабе у Собчака, и весной 1996-го сказал мне, что его фирма дает деньги на кампанию и Собчаку, и Яковлеву. Моей наивности еще и тогда не было предела. Спрашиваю: «Как вы можете?» Он начал смеяться и говорит: А вообще победит Владимир Анатольевич. И через неделю после выигрыша Владимира Яковлева он был назначен начальником петербургского комитета по печати.
— Но Собчак-то не был виноват в этом. Разве что в доверчивости.
— Я голосовала за Собчака. Но отношение к нему было уже другое. Эта активность Людмилы Борисовны Нарусовой. Невзоров ее травил страшно. И хотя я ненавидела Невзорова просто всем сердцем, и не могу с ним сидеть за одним столом даже сейчас…
— …Он стал отцом русской демократии…
— …А я осталась тем, кем я осталась. И когда делали интервью с ним для фильма, я, по-моему, руки ему не подала. Не могу все это забыть. А ему наплевать… Но, несмотря на то, что я ненавидела Невзорова, я считала нескромное и громкое участие Людмилы Борисовны буквально во всем, что происходило вокруг Собчака, такой пугающей нелепостью. Сегодня она сама в фильме признает, что «очень многое для него портила». К 1996-му она уже начала собственную политическую карьеру, в этом не было никаких формальных нарушений, но, понимаете, мы-то ему предъявляли по гамбургскому счету, он же — символ, а у символа нет права на ошибки. Хотя стоит добавить, что те качества Людмилы Борисовны, которые в период до 1996 года играли негативную роль в политической карьере Собчака, в годы травли просто его спасли.
— Вы назвали Собчака фанфароном. Именно тогда и пришли к этой мысли?
— Фанфаронство было всегда. Но сначала его фанфаронство в том числе разрушало совок, систему, которую мы так ненавидели. А потом, скажем, после Игр доброй воли (проходили в Петербурге летом 1994 года, — «Росбалт») это была уже рутина, рутина и эти белые костюмы…
— Так он вам стилистически разонравился.
— Он мне очень нравился в клетчатом пиджаке и джинсах. А вот потом… Демократы первой волны, они так много сделали и так много не сделали…
— Но Собчак — это не только белые костюмы. Он управлял мегаполисом, его решения отражались на жизни миллионов горожан. Оценка его качеств администратора играла роль в вашем выборе 1996 года?
— Я вообще не думала про хозяйственные вещи. Меня волновала только идеология.
— А не было ли это не то что вашей личной, но какой-то коллективной ошибкой — хочется сказать, ошибкой демократов первой волны — ведь многие, очень многие, рядовые горожане голосовали за Яковлева просто потому, что он говорил: «Я буду заниматься городом…»
— «…Построю дороги, восстановлю военно-промышленный комплекс…»
— Обещания Яковлева в большой доле были фантазией. Но, думаю, они сыграли на выборах более важную роль, чем верхушечные интриги его московских и местных врагов.
— Я — экзальтированная интеллигентка была. Из интеллигентской семьи. Дороги и ВПК едва ли нас волновали. Собчак мог выиграть выборы. До последней секунды мог их выиграть.
— Для вас было шоком, когда власть в городе сменилась?
— Да. Принять это было невозможно.
— В ходе съемок Ксения Собчак и вы сделали интервью с Владимиром Путиным. Он открылся каким-то новым человеком?
— Нет. Мы же и так знаем, что он своих не сдает. И Собчака не сдал, когда с ним расправиться хотели. Правила двора. Неважно, кто «свои» — двоечники, отличники, идеологические оппоненты — а мы помним, что Собчак говорил про КГБ — но они свои. Я удивилась, что Путин вдруг решил через двадцать один год публично рассказать, как он разрабатывал и осуществлял операцию по вывозу в Париж Собчака, которого вот-вот должны были арестовать (в ноябре 1997 года, — «Росбалт»). У него же каждое дело —спецоперация. Сегодня видим, что это была одна из его самых успешных спецопераций.
— Удивительное дело. Собчак регулярно ссорился со всеми подряд. И при этом нашлось много людей, притом совершенно разных, в фильме это выразительно показано, которые в тяжелые для него времена, в 1996-м — 1997-м, его выручали.
— Люди внутри команды к нему относились очень тепло. Они все говорят — и Путин, и Кудрин, и Золотов — что он их не задевал, хотя задевал всех вокруг и имел феноменальную способность плодить врагов. Они говорят, что он был интеллигент, аристократ, прекрасно относился к ним ко всем, был чутким, точно помнил, когда у кого день рождения. Но это было внутри команды.
— По собственному небольшому опыту общения с ним, скажу, что не подпасть под его обаяние было трудно. Он видел во мне журналиста, который его критикует, но совершенно не держал зла. Шутил, рассказывал занятные истории. Пусть даже с некоторыми наставительными интонациями.
— Собчак так и остался профессором. И пытался наставлять. Всех. Я читала записки, которые он писал Ельцину. Постоянный такой менторский тон. И последняя его записка — написанная своему бывшему аспиранту Дмитрию Медведеву в январе 2000 года, за три недели до смерти, которую Медведев сохранил и нам принес на съемку — такая же. Мы оставили в фильме только ее начало, а дальше — первое, второе, третье, что «ВВ» должен сделать в первую очередь и как. Ровно тот же тон человека, который лучше знает как надо.
— Так Путин, пожалуй, его отодвинул бы от себя довольно быстро.
— Мы не можем гадать, как могло бы быть. И потом мы говорим о сегодняшнем Путине, а в 2000-м это был другой Путин.
— А что, если все проще бы обернулось? Тон можно приспособить к духу времени. И Собчак шаг за шагом стал бы частью новой системы. Этим путем прошли многие энтузиасты девяностых. Такие, насчет которых заранее и догадаться-то было невозможно.
— Мы спрашивали всех об этом. И Владимир Путин, который не лезет за словом в карман, когда мы спросили, где бы сейчас был Собчак, пошел бы он на Болотную, — Путин ответил: «Я не знаю, надо подумать». Потом пауза: «Наверно против меня бы он не пошел…». Но у него нет уверенности.
— Путин и сегодня продолжает эмоционально относиться к Собчаку?
— Это не вызывает сомнения.
— Поразительно.
— Не то слово. Но ведь не только Путин. А Золотов? Его вообще не волнует, что Собчак идейно окрашен по-другому, ему не важно, как Собчак относился к силовикам, что он о них говорил. В фильме была цитата Собчака из видеохроники, и во время интервью с Виктором Золотовым Ксения зачитывает ему эту цитату — про Коржакова, что вот, охранники уже занимают посты, и в итоге начинают управлять государством. И спрашивает: «Вас это не обижает? — Нет! — Но вы же сами были охранником! — Ну и что?» И для Путина, и для Золотова человеческие связи намного выше, чем идеологические вещи. Золотов говорит: «Господи, он мне дарил столько книг, эти книги и сейчас у меня дома стоят».
— Один из самых важных эпизодов фильма. Рассказ Юмашева, у которого осенью 1997 года Путин был заместителем. Как он доложил Ельцину о действиях Путина, и что было потом.
— Я всегда чувствовала, что история с вывозом Собчака в Париж повлияла на то, кого Ельцин выбрал в наследники. Но еще ни разу до нашего фильма это не было так четко проговорено. Ельцин мог оценить этот поступок Путина, это абсолютно в его характере.
— Получается, что Собчак в три этапа продвинул Путина в президенты — в первый раз сделав его близким к себе человеком, во второй раз — проиграв петербургские выборы 1996-го года, и в третий раз — будучи им спасен. Не кажется ли вам, что эта история будто из художественной литературы взята?
— Наш фильм называется «Дело Собчака». У этого названия несколько смыслов. Конечно, первая ассоциация — сфабрикованное уголовное дело, которое меняет жизнь Собчака и приводит его в Париж, а Путина — в Кремль. Второе — у Собчака было идеологически окрашенное дело жизни, его миссия в начале 1990-х, когда он боролся за новую страну и за свободы. И третье, и, наверно, важнейшее его дело, как мы сегодня уже понимаем, называется: «Владимир Путин». И конфликт этих «дел» превращает историю Собчака, да, практически в литературное произведение.
— А знаете, что для меня оказалось самым интересным в вашем фильме? «Дело Собчака» — о девяностых годах. И я увидел, насколько ситуации были похожи на нынешние. Вот против опального сановника образуется коалиция из прокурорских, спецслужбистов, президентских охранников. Хотят его посадить. И все это при молчаливом согласии свыше. Действие происходит два десятка лет назад, а такая современная история. Повторяется сейчас то с одним, то с другим известным человеком. Но в чем разница? В том, что тогда находились люди, которые заступались — и не только словом, а делом. Находились следователи, которые всерьез вникали, доказано или не доказано обвинение. И сам правитель мог в конце концов взять сторону заступников. А сейчас всего этого нет. Система вроде и похожа, а работает по-другому.
— Я ровно по этому принципу подбирала кадры хроники и нарратив. Мне хотелось, чтобы каждое звучащее слово и каждая склейка имели значение сегодня. Конечно же, я подбирала тексты, слова, исключительно исходя из сегодняшнего дня. И эта история, в которой Путин оказался и участником, и свидетелем, для меня — главный его университет. Опыт девяностых — это опыт неудач его старшего наставника. Он учился на них и создал систему, при которой никто не способен на тот поступок, который совершил он сам в 1997 году.
Если в той системе существовали щели и довольно широкие, то сейчас она абсолютно монолитна. В ней нет пространства ни для маневра, ни для живого чувства. Ведь все основные герои фильма — и Немцов, и Путин, и Юмашев — помогая Собчаку в 1997-м, они же пошли против правил и даже против закона. И я из сегодняшнего дня симпатизирую им всем в том, 1997-м, — и Путину, и Немцову. И я симпатизирую Ельцину, который ни с кем ничего не сделал, когда ему доложили о вывозе Собчака. Они все перешли черту. Но в этом была та человечность, которая выше должностных инструкций, выше формального закона.
Так вот, нет больше этой человечности, вот что я хочу сказать. В этой системе ее нет. И нет человека, который, говоря условно, вывезет Путина в Париж.
Беседовал Сергей Шелин
Источник: